Неточные совпадения
— Чтобы вам было проще со мной, я скажу о себе: подкидыш, воспитывалась
в сиротском приюте, потом сдали
в монастырскую
школу, там выучилась золотошвейному делу, потом была натурщицей, потом [
В раннем варианте чернового автографа после: потом — зачеркнуто: три года жила с одним живописцем, натурщицей была, потом меня отбил у него один писатель, но я через год
ушла от него, служила.] продавщицей
в кондитерской, там познакомился со мной Иван.
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно
уходил. Лидия написала отцу, что она из Крыма проедет
в Москву и что снова решила поступить
в театральную
школу. А во втором, коротеньком письме Климу она сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
«Эту
школа испортила больше, чем Лидию», — подумал Клим. Мать, выпив чашку чая, незаметно
ушла. Лидия слушала сочный голос подруги, улыбаясь едва заметной улыбкой тонких губ, должно быть, очень жгучих. Алина смешно рассказывала драматический роман какой-то гимназистки, которая влюбилась
в интеллигентного переплетчика.
«Ах, если б испытывать только эту теплоту любви да не испытывать ее тревог! — мечтал он. — Нет, жизнь трогает, куда ни
уйди, так и жжет! Сколько нового движения вдруг втеснилось
в нее, занятий! Любовь — претрудная
школа жизни!»
Райский пробрался до Козлова и, узнав, что он
в школе, спросил про жену. Баба, отворившая ему калитку, стороной посмотрела на него, потом высморкалась
в фартук, отерла пальцем нос и
ушла в дом. Она не возвращалась.
Он с самого детства любил
уходить в угол и книжки читать, и, однако же, и товарищи его до того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во все время пребывания его
в школе.
Несколько дней я не ходил
в школу, а за это время вотчим, должно быть, рассказал о подвиге моем сослуживцам, те — своим детям, один из них принес эту историю
в школу, и, когда я пришел учиться, меня встретили новой кличкой — вор. Коротко и ясно, но — неправильно: ведь я не скрыл, что рубль взят мною. Попытался объяснить это — мне не поверили, тогда я
ушел домой и сказал матери, что
в школу не пойду больше.
Присел на корточки, заботливо зарыл узел с книгами
в снег и
ушел. Был ясный январский день, всюду сверкало серебряное солнце, я очень позавидовал брату, но, скрепя сердце, пошел учиться, — не хотелось огорчить мать. Книги, зарытые Сашей, конечно, пропали, и на другой день у него была уже законная причина не пойти
в школу, а на третий его поведение стало известно деду.
Разделавшись со
школой, я снова зажил на улице, теперь стало еще лучше, — весна была
в разгаре, заработок стал обильней, по воскресеньям мы всей компанией с утра
уходили в поле,
в сосновую рощу, возвращались
в слободу поздно вечером, приятно усталые и еще более близкие друг другу.
Когда я, еще
в начале моего житья
в деревне, — вот когда я
уходил тосковать один
в горы, — когда я, бродя один, стал встречать иногда, особенно
в полдень, когда выпускали из
школы, всю эту ватагу, шумную, бегущую с их мешочками и грифельными досками, с криком, со смехом, с играми, то вся душа моя начинала вдруг стремиться к ним.
Неудачи
в это время падали на наших знакомых, как периодические дожди: даже Лобачевский не
ушел от них. Главный доктор больницы решительно отказал ему
в дозволении устроить при заведении приватную медицинскую
школу для женщин. Сколько Лобачевский его ни убеждал, сколько ни упрашивал, немец стал на своем — и баста.
Уходя, он сказал совсем бесцеремонно, что ему очень приятно, что
в его
школе такая хорошенькая учительница.
Скоро мы перестали нуждаться
в предбаннике: мать Людмилы нашла работу у скорняка и с утра
уходила из дому, сестренка училась
в школе, брат работал на заводе изразцов.
В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
Но через несколько месяцев отец
ушел к инженеру, а я очутился
в железнодорожной
школе… а через год я уже был
в земледельческом училище, потому что отец поступил к председателю земской управы.
Учился он плохо, потому что
в школу приходил насыщенный опасениями побоев,
уходил из неё полный обид. Его страх быть обиженным был ясен и вызывал у всех неодолимое желание надавать Старику тумаков.
Весёлый плотник умер за работой; делал гроб утонувшему сыну одноглазого фельдшера Морозова и вдруг свалился мёртвым. Артамонов пожелал проводить старика
в могилу, пошёл
в церковь, очень тесно набитую рабочими, послушал, как строго служит рыжий поп Александр, заменивший тихого Глеба, который вдруг почему-то расстригся и
ушёл неизвестно куда.
В церкви красиво пел хор, созданный учителем фабричной
школы Грековым, человеком похожим на кота, и было много молодёжи.
‹…›Троицын день у лютеран
в особенном почете, и если я не ошибаюсь,
в школе он праздновался
в течение трех суток. Тут младших два класса под предводительством надзирателей
уходили на какую-нибудь ближайшую ферму, а нам, старшим, предоставлялось право нанимать верховых лошадей и под предводительством надзирателя пускаться
в довольно отдаленные прогулки.
Так отошли от жизни три страстно стремившиеся к праведности воспитанника русской инженерной
школы. На службе, к которой все они трое готовились, не годился из них ни один. Двое первые, которые держались правила «отыди от зла и сотвори благо»,
ушли в монастырь, где один из них опочил
в архиерейской митре, а другой —
в схиме. Тот же третий, который желал переведаться со злом и побороть его
в жизни, сам похоронил себя
в бездне моря.
Это был художник, каких мало, одно из тех чуд, которых извергает из непочатого лона своего только одна Русь, художник-самоучка, отыскавший сам
в душе своей, без учителей и
школы, правила и законы, увлеченный только одною жаждою усовершенствованья и шедший, по причинам, может быть, неизвестным ему самому, одною только указанною из души дорогою; одно из тех самородных чуд, которых часто современники честят обидным словом «невежи» и которые не охлаждаются от охулений и собственных неудач, получают только новые рвенья и силы и уже далеко
в душе своей
уходят от тех произведений, за которые получили титло невежи.
Астреин молча надел пальто, взял шапку и
ушел. Он не появлялся к обеду два дня. Но они не могли уже обойтись друг без друга, не могли жить без этих привычных, мелочных взаимных оскорблений, без этой зудящей, длительной ненависти друг к другу. К концу второго дня фельдшер пришел
в школу мириться, и все пошло по-старому.
Я скоро привык к тому, что днем Лида принимала больных, раздавала книжки и часто
уходила в деревню с непокрытой головой, под зонтиком, а вечером громко говорила о земстве, о
школах.
Ко мне приехала из провинции сестра; она была учительницей
в городской
школе, но два года назад должна была
уйти вследствие болезни; от переутомления у нее развилось полное нервное истощение; слабость была такая, что дни и ночи она лежала
в постели, звонок вызывал у нее припадки судорог, спать она совсем не могла, стала злобною, мелочною и раздражительною.
Майор
ушел необыкновенно довольный собою и вполне счастливый таким результатом своей просьбы, после которого он,
в простоте душевной, считал существование
школы вконец обеспеченным.
После того как Андрей Иванович и Ляхов
ушли в «Сербию», Александра Михайловна перемыла посуду, убрала стол и села к окну решать задачу на именованные числа. По воскресеньям Елизавета Алексеевна, воротившись из
школы, по просьбе Александры Михайловны занималась с нею. Правду говоря, большого желания учиться у Александры Михайловны не было; но она училась, потому что училась Елизавета Алексеевна и потому, что учение было для Александры Михайловны запретным плодом.
Всею головою Толстой
уходит в самую разностороннюю деятельность, — занимается сельским хозяйством, работает
в качестве мирового посредника, вызывая злобу и доносы дворянства; главным же его делом теперь становится народная
школа.
— Она невозможна! — возмущенно передает мне Саня, и вся ее правдивая душа глядит на меня из ее печальных темных глаз. Вчера, знаете, что она выдумала? Пальто Виктории Владимировны надела и отправилась
в нем завтракать
в кондитерскую. А наша «классная дама» захотела раньше
уйти из
школы. Смотрит, пальто нет. Скандал страшный… Мамочка, хоть бы вы наставили хорошенько наше сокровище, — обращается она к матери
в то время, как братья ее хохочут неудержимо.
С двух сторон шли железные решетки и оставляли широкий выход из сквера; направо, вдоль Большой Царицынской, тянулись красивые клинические здания, белая четырехэтажная
школа уходила высоко
в небо острой крышей.